О`Санчес - Зиэль
– Кха, гм!..
– Ой-й-й!.. Кто это? Это вы, дядя Хуг?.. Ой, нет!..
– Это я, дядя Зиэль, если тебе что-нибудь говорит имя сие. Гость вашей деревни и очень-очень добрый человек.
Девчонка удивительно скора умом: уже успела испугаться, отойти от первого страха, поняв, что ей ничего не угрожает, и вновь испугаться, уже совсем иным страхом, ибо ее заметили, ее слезы слышали, ей помешали и могут об этом разболтать. Умницы и умники – отрадная редкость (и редкостная отрада! – Прим. авт.) в этом мире, признают и любят их далеко не всегда и не везде, однако общаться с ними любопытно. Эта крошка – явно умна от природы, но, при всем при этом, по-деревенски проста, доверчива и совсем еще дитя, несмотря на спелые девические стати… Слова мои, пришедшие к ней из ночного мрака, насчет того, что я очень и очень добр – почему-то ее успокоили, но тут уж ничего не поделаешь, ибо от одного ума не все зависит: знания приходят с опытом, а опыт с годами.
– Здравствуйте, дядя Зиэль. Да, я про вас слышала и даже видела, как вы вчера по улице шли..
– Ты сиди, сиди, я просто мимо проходил. Присяду, если не возражаешь? Поболтаем чуток, да я дальше побреду. Хорошо?
– Да, конечно, присаживайтесь… Давайте, я пошире расстелю, чтобы вам не на голой земле…
– Сойдет и так, тут камень, от него портки не пачкаются. Рассказывай.
– А… о чем рассказывать, дядя Зиэль? – Девчонка все еще сопротивляется участливому голосу и вопросительным словам, но они столь редки среди людей, что… Трепет выдает ее с головой: в этот миг она готова делиться своими бедами с кем угодно, лишь чуть-чуть подтолкни ее…
– Ну, как о чем? Почему одна, почему в ночи, почему плачешь? Ведь не от занозы же в пальчике?
– Н-нет у меня никакой занозы, ни в одном пальце…
– В пальце – может быть и нет… А как насчет сердца? А? Он – что, не догадывается, или просто на тебя не смотрит?
Прорвало плотину. Рыдает моя девица, аж заходится, впору наводнению начаться, а все равно – тихонечко действует, почти беззвучно… Приграничное население – особое.
– Лучше не спрашивайте… – Что в переводе с женского: не отступай, пожалуйста, спроси еще!
– Ну, а все-таки?
– Для него я что есть, что нет, пустое место. А мне все равно. Пусть она… пусть они…
– Да, конечно. Пусть всему миру будет хорошо, а ты убежишь в сторону с израненным сердцем и до глубокой старости будешь оплакивать свою боль! Одна.
Звать девчонку просто и звучно: Лерра, она дочь местного лесничего, но, будем считать, я этого пока не знаю. И вот, глотает слезы несчастная Лерра, поверяет мне одному свои тайны, которые я все наизусть знал, еще когда ее прапрабабок на свете не было, а я, тем временем, обустраиваю походный быт: убираю перегар изо рта, проверяю пространство на присутствие посторонних глаз и ушей, ставлю против них заграды зрительные и звуковые… Пошел даже на то, чтобы чуть попридержать время, а из наших человеческих тел вывести всякие ненужные вещества, дабы не отвлекали. Жидкость, потребную для образования девичьих слез, я все же ей оставил…
Что будем дальше делать? Как женщина она мне не нужна, просто не хочу её, как помощница в несуществующих замыслах моих – тем более, для этого даже Горошек уместнее; как источник сведений о деревне – ну… разве что случайное что-то сболтнет… Сам не знаю – зачем я взялся утешить ее и помочь ей? Может, вспомнил что-нибудь давнее, или просто восхотел необычного? Как бы то ни было, за дело я взялся в четверть силы, однако надежным, проторенным путем, ничего нового не изобретая, ни слов, ни объяснений… Впрочем, как раз для нее мои слова были и откровениями, и пропуском в новый неведомый храм сокровенных и могущественных знаний… Людям очень нравится чувствовать себя одними из тех, кто умеет дергать мироздание за некие тайные струны, им управляющие.
– …а я тебе скажу, в чем твоя главная беда.
– В чем? Что я страшная лицом? Так я это и сама знаю.
Кривлянье девичье неистребимо, ни в беде, ни в радости: не сказать, что эта Лерра красавица, но ведь и не уродина, обычная миловидная девчонка, черная коса, круглая мордашка, мягкий носик, пухлый ротик, короткие реснички… А сама о себе она думает еще лучше, гораздо лучше, но вслух, предо мною – ругает себя беспощадно, ожидая немедленных возражений.
– Нет, как раз ты далеко не страшная. У тебя своя красота, особенная, потому что ты готова раскрыть ее не каждому встречному… Тем не менее, она есть и все ее видят, кроме разве что завистливых подружек. Мягко говоря – ты весьма привлекательная особа, если не сказать больше, и статью, и внешностью, но… – Я замолкаю примерно на семь-восемь мгновений и девчонка покорно задерживает дыхание, чтобы не пропустить продолжения моих услаждающих слов… с этим тревожащим «но» на конце… – … но – увы – твоя беда не в том.
– А в чем???
– Да именно в том, что ты не такая как все.
– Как это…
– Ну… ты разве сама не замечала ранее, что твои вкусы, желания, мысли – они не такие как у твоих подруженек? Им одно подавай – а тебе другое, они все влево хотят свернуть, за грибами, а тебя направо тянет, по ягоды. Ты видишь такое, что им не понять, а то что им нравится – тебе скучно. Бывало этак?
– Не зна… Да, думаю, что да. Бывало, и не раз. И ничего ведь им про свое не объяснишь. То ли это мне слов не хватает…
– То ли им соображения и воображения, что вернее. Почему ты можешь понять их заботы и горести, а они твои слушать не желают, лишь знай о своем трещат без умолку?
– Точно. Да, дядя Зиэль, так и есть: почему-то как нужно им выплакаться – они сразу ко мне бегут, а мне даже и поделиться не с кем! Та же и Рузка, есть у нас такая, старшая дочь у Белобрысого…
– Погоди. А тебя как звать-то?
– Лерра. Батюшка у меня лесничий.
– Хорошее имя, и отца твоего видел, достойный человек, давеча пили вместе. Так вот: ты необычная, ты не такая как все, отсюда и основной источник неприятностей. Он у тебя в голове, горький источник сей. А остальное в сердце. Ты вот что лучше скажи: он догадывается?
– Нет. Точно, что нет, дядя Зиэль! Я никому-никому ничегошеньки не говорила, даже Рузке!
– Угу. А он… с Рузкой… как?
Не-е-ет, до этого слезы были не в счет: Лерра моя в таком плаче зашлась, что прежние рыдания рядом с этими больше на засуху стали похожи…
– Лерра, ты не ответила.
Взбунтовалась против меня девчонка: глаза под кулаки спрятала, головой мотает, вместо слов, в ответ на мои вопросы – одни всхлюпывания и стоны сердечные.
– Она хоть красивая? Из незамужних девиц есть в деревне кто-нибудь красивее ее?
Ну, против такого змеиного укуса никакое горе, никакое запирательство не устоит!
– Дура она, вот и всё! И уродина толстобокая! И пусть он катится… И не надо мне больше ничего! Ни от кого!
